Читать книгу "Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова"

— Не все священники такие, — морщась, говорит книжник.

Я поднимаю бровь.

— Хочешь сказать, есть исключения?

— Не передергивай! Ты… — продолжает он, спохватившись, заметно тише — понял, о чем я говорю. В каждом стаде есть паршивая овца.

— Наверно. Только Рыжику от этого не легче. Скажи, малыш, я когда-нибудь обижал тебя?

— Нет…

Под моими прикосновениями он млеет и чуть ли не выгибается. А сначала от каждого прикосновения шарахался. Как-то разбил чашку — так едва в обморок не рухнул. Добрые люди в приюте были, похоже...

— Разве ты не делаешь с ним того же, что и тот… надзиратель?

Рыжик напрягается, резко и мгновенно. Только что ластился и таял — и уже под моими пальцами загривок ощетинившегося волчонка.

— Чшшш, — успокаиваю его ласково. — Он прав, мальчик. Разве нет?

— Нет, — бурчит мальчишка, прижимаясь лицом к моему колену. — Господин не такой. Он хороший. Он меня не заставлял. Я сам...

Согласился, конечно. Когда оттаял, перестал вздрагивать и дергаться. Даже улыбаться научился. Сначала криво выходило, а сейчас — ничего. И в спальне стелется как шелк — лишь бы меня порадовать. Поразительных результатов можно добиться заботой от того, кто этой заботы никогда не видел. Надзиратель, кстати, был болваном. Приласкай он мальчишку, вместо того чтобы запугивать адскими муками, да сунь какое-нибудь лакомство — Рыжик для него по доброй воле наизнанку бы вывернулся. Ко мне он попал лет в четырнадцать, значит, сейчас ему около шестнадцати, а на вид и того меньше. Но для людей это вполне взрослый возраст. Теперь он умеет читать, писать, манеры — хоть к королю в пажи. Только жить с людьми Рыжик уже не сможет. Небезопасно это для людей.

— Как твое имя, мальчик? — неожиданно спрашивает священник.

Рыжик молчит. Потом вопросительно заглядывает мне в глаза — я чуть заметно киваю.

— Ронан, — нехотя отвечает он.

— Тогда почему твой хозяин зовет тебя кличкой?

— Как хочет, так и зовет, — цедит Рыжик. — Не твое дело.

— И ты его имени тоже не знаешь?

Рыжик молчит. Я улыбаюсь книжнику. Значит, кое-что знаешь о фейри? Интересно, как много? Учту.

— Принеси мой отвар, малыш, — прошу мальчишку, бросая взгляд на часы. Еще и половина песка не высыпалась. Хорошо. Успею. Рыжик осторожно ставит чашку на столик возле моей руки и тут же, пользуясь невысказанным разрешением, снова занимает место на полу рядом с креслом. Это постоянное желание ласки частенько становится навязчивым, но я терплю.

— Имя дает власть над человеком, — говорю негромко, возвращая руку на рыжую голову. — Умный маг очень осторожно выбирает тех, кому назвать свое имя. И когда назвать. Лучше пользоваться прозвищем. Или придумать такое имя, которое кажется настоящим. Если тот, кто знает твое имя, станет врагом — ты пожалеешь о такой доверчивости.

— А если он умрет? — бросает книжник.

— Тоже ничего хорошего, — соглашаюсь я. — Унести чужое имя в мир мертвых — плохая примета. Ты хочешь знать мое имя, мальчик?

Рыжик отчаянно мотает головой.

— Не хочу! — выпаливает он, словно боясь, что я не пойму жеста. — Не надо, господин! Если вам это опасно — не хочу!

Обняв за плечи одной рукой, я прижимаю его к себе и целую в макушку.

— А что за ритуал будем проводить, хочешь знать?

Мгновение мальчишка колеблется. Но мне соврать не может. Ему неинтересно. Грель… Грель бы заранее выспросил все, что касается новой магии. И библиотеку бы перебрал. Ночью, вместо сна. А еще он бы непременно вырвался, вздумай я вот так обнять его. Даже зная, что будет наказан. И держался бы настороже, как и всегда. Язвил, задирал нос, но совал его в каждый уголок. Он бы смотрел на часы еще чаще меня, но так, чтобы я этого не видел. И все время ждал бы подвоха…

— Как скажете, господин, — равнодушно соглашается Рыжик.

Чашка приятно греет пальцы. Я глотаю подогретое зелье, смотрю на едва сдерживающегося, чтобы не застонать, монаха. Потом осторожно поворачиваю голову к паладину. Даже измученный и окровавленный, он красив, как всякий сильный хищник. Красив и опасен. Совершенное тело, правильное лицо. Добрые братья тщательно отбирают мальчиков для закрытых от мира монастырей, где готовят воинов церкви. Рыжик им бы не подошел. Слишком он изящен и хрупок в кости. Такие не выдерживают обучения. Сила паладина не в гибкости и выносливости, это сметающая все на пути мощь. Мне достается ненавидящий взгляд светло-голубых глаз из-под прилипших ко лбу пепельных прядей, потемневших от пота и крови. До чего же роскошный экземпляр. Пожалуй, ему повезло, что я не придерживаюсь некоторых традиций своих родичей, иначе шкура паладина после тщательной выделки украсила бы одну из моих комнат. С другой стороны, тогда бы я не позволил Рыжику эту шкуру испортить. Улыбаясь, я медленно окидываю его взглядом, прикидывая размеры, но святоша, разумеется, понимает эту улыбку по-своему. Плевок совсем чуть-чуть не долетает до кончиков моих сапог, растекаясь по полу кровавым сгустком — Рыжик вскидывается, я едва успеваю поймать его за плечо.

— Сядь. Он хочет легкой смерти.

Я делаю последний глоток и ставлю на стол пустую чашку. В висках пульсирует, но уже тише, радужная пелена медленно рассеивается. И это у меня извращенное воображение? Что же, хватит развлечений. Паладин взбешен, а книжник напуган. Пора начинать.

— Некоторое время назад мне заказали талисман. Вы, люди, знаете его как Щит Атейне, богини справедливости.

— Невозможно, — отзывается книжник почти сразу. — Это сказка. Щита Атейне не существует.

— Если ты чего-то не видел, это еще не значит, что этого нет, — парирую я.

— Щит Атейне укрывает от любой магии. Не может быть абсолютной защиты, — настаивает книжник. Глаза у него лихорадочно блестят, на лбу капельки пота, хотя в мастерской не жарко. — Святые реликвии берегут от злых чар, темные амулеты — ограждают от силы света. Они не могут работать вместе.

— Что есть свет и тьма? — вкрадчиво спрашиваю я. — По-моему, ты путаешь их с добром и злом, священник. Вот я — добро или зло?

— Зло, — хрипло отзывается вместо книжника паладин. — Мерзость и скверна.

— Да-да-да… Конечно. Для вас. А для Рыжика? Или, если он для вас тоже скверна, для тех, кто заказал мне талисман. Кто я для них?

Книжник молчит, он слишком умен, чтобы вступать в безнадежный спор. Или подбирает аргументы.

— Тот, кто прикасается к скверне — сам оскверняется ею, — надменно бросает паладин, сверкая глазами.

— Непременно передам архиепископу Арморикскому твое мнение — улыбаюсь я. — Вместе с амулетом.

— Ложь! Святотатец!

— Не кричи, — морщусь я. — Иначе рот заткну. Или велю еще раз выпороть. Ты же паладин, вас учат отличать ложь от правды. Я бы поклялся, но не знаю, какую клятву ты примешь. Взывать к твоему богу мне нет смысла, к его противнику — тем более. Хочешь, поклянусь Рогатым и Триединой?